1
Смотрите на меня: я худ!
Но не злосчастие и блуд,
И не желанье быть в раю
Убили молодость мою.
Из детства дружный с суетой
Я с уповательной душой,
Без пожирающих страстей,
Спокойно шел тропой своей.
Теперь сбылось мне двадцать лет,
А я, как мой покойный дед,
Стал телом сух и слаб душой.
На утре дней моих - судьбой
Я унесен из мест родных
И поселен в стенах чужих;
И там учился я тому,
Что не по нраву моему;
Семь лет убил я в школе сей
И вышел, право, не умней;
Мне за науки дали чин,
И я - не просто дворянин.
Душой был рад, умом игрив.
А отчего? Не знал и сам;
Так в первый день отец Адам
Благодарил творца душой,
Не зная, что творец благой
Определил в тот самый день
Ему - оставить рая сень.
2
И я не долго видел рай!
Вдруг мне приказано: в Валдай!
Зачем? я спрашивать не смел. -
И скука, под названьем дел,
Здесь мне на сердце налегла:
Труды, заботы - без числа,
А пользы в них нимало нет!
Лишь от шоссе великий вред
Нерассудительной казне,
И горе тягостное мне!
Так я, покорствуя судьбе,
Другой уж год живу в избе,
Где духота и едкий дым
Враждуют - и победа их!
Привыкнув в летах молодых
Прелестниц милых обнимать,
Я их искал - но как сыскать?
Сей задымившийся Валдай
Для холостых - прегорький край:
Здесь неизвестен сладкий грех!
Не как в обители утех,
Средь образованных столиц,
Здесь - для прокату - нет девиц.
И я предвижу смертный срок:
Я здесь телесно одинок
И, как угодник божий, сух,
Огонь души моей потух!
3
Всегдашней пылию покрыт,
Как монастырь Валдай стоит
Среди дубрав и диких гор.
Здесь из грибов - лишь мухомор,
На мертвой зелени долин
Здесь ни лился, ни ясмин,
И серый волк, тех гор жилец,
В угрюмом сумраке ночном
Здесь воет под моим окном.
И грозный филин-страж ночей -
Вблизи от хижины моей,
Сидя на церкви городской,
Кричит - и голос гробовой
Ужасно вторится в горах.
Да леса ближнего в дуплах
Протяжные стенанья сов,
И ветра шум, и скрип дубов
Тревожат краткий отдых мой.
Когда ж засну, то надо мной
Иль крысы завизжат во пре,
Иль в завалившейся норе
Уныло заскребется мышь;
То по доскам соседних крыш
Забегают коты - и я,
Кляня причину бытия,
Котов влюбленных слышу вой,
4
Приятно в горести мечтать,
Когда не перестал сиять
Отрадный упованья свет;
Когда страдалец - не скелет -
Еще душою не увял.
Так я сначала здесь мечтал,
И часто в тишине ночей,
Отрады холостых людей,
Счастливой призваны мечтой,
Являлись девы предо мной -
И я - страданье забывал:
Я милый призрак обнимал,
Манил на ложе дев младых,
Я осязал невинность их,
Я млел, я таял, я пылал;
Но сон-изменник исчезал,
И я, уныл и одинок,
Браня людей и сны и рок,
Как бешеный, подушки грыз!
5
Однажды сделала сюрприз
В окне соседнего жилья
Живое что-то, и в крови
Моей промчался огнь любви,
И свет блеснул душе моей.
Как житель выспренних полей,
Моя красавица была
Небесной прелестью мила.
И я, несчастный, полюбил!
Я девой очарован был:
Ее движений простота,
И глаз невинных быстрота,
И розы свежие ланит,
И стан, завидный для харит,
И ясность райского лица,
Чело, достойное венца,
И грудь, белейшая лилей,
И кольца ангельских кудрей,
И голос - лепет ручейка,
И ножка - право, в полвершка,
И, словом, всё пленяло в ней,
6
Но так хотел мой гневный рок:
От девы близко жил - дьячок!
И был влюблен в нее душой.
Он был гигант величиной,
Душа в нем бранная была:
Рад вызвать к битве хоть вола.
Он здесь соперника не знал:
Весь город силу уважал;
И, говорят, он был любим
Прелестным ангелом моим,
И часто, девицу любя,
Ночевывал не у себя.
А я не знал ее любви!
Огонь кипел в моей крови
День ото дня сильней, сильней!
В унылой хижине моей
Всё было мрачно для меня;
Ни свет божественного дня,
Ни мрак ночной, ни блеск луны,
Ни царство вечной тишины -
Я был как камень гробовой,
В лесу поставленный глухом.
Так жил я!.. Вдруг в уме моем
Блеснула мысль - и я - пошел!
7
Был вечер: на уснувший дол
Лился луны дрожащий свет.
И бор туманами одет,
И сном окован был поток,
Я шел печален, одинок
К жилищу девицы моей.
Уж сердце билося быстрей,
Уж сладострастная мечта
Была надеждой занята,
Уж через низенький забор
Я перелез - любовный вор -
И быстро по двору бежал...
Как вдруг!.. Я весь затрепетал!..
Из дома вылетел дьячок!
(Убей его Илья-пророк!)
Я от него, а он за мной,
Как громом бедного разил!
Я плакал, я его молил;
Но тщетен был мой жалкий стон;
Дьячок прибил и выгнал вон
Меня, злосчастного в любви!..
8
И после этого - живи!..
Нет, возвратившися домой,
Угрюмый, бледный и немой,
Отчаяньем терзался я
И жил - почти без бытия!
Весь мир казался мне чужим,
Недвижным, диким и пустым!
То был какой-то страшный свет,
То был хаос без дней и лет,
Без тяжести, без тел и мест,
Без солнца, месяца и звезд,
Без господа и без людей,
Без подсудимых и судей,
Без властелинов и рабов,
Без атеистов и попов,
Без жен, девиц и без мужчин,
Без глупости и без ума!..
Ни день, ни ночь, ни свет, ни тьма!
9
И я теперь - как бы убит!
Любви телесной аппетит
Везде, всегда - как тень со мной.
С неисцелимою тоской
И без надежд, и без отрад -
Брожу куда глаза глядят...
Любовь! любовь! ты мне дала
И жажду славы и честей,
И ты уж в юности моей
Меня лишила благ мирских:
Ты в членах протекла моих,
Как ангел брани иль чумы!..
(1824)
Примечания
Год создания: "Шильонского узника") и началом 1824 г. (23 марта 1824 г. поэт в письме к братьям упоминает "Валдайского узника" как известное им произведение))
Впервые опубликовано: Н. М. Языков. Полн. собр. стихотворений. М. -Л., 1934, по автографу из бумаг приятеля Языкова Н. Д. Киселева
Комментарии: Языков скептически относился к русской поэзии "байронического" типа (см. его резкие отзывы о "Братьях разбойниках" и "Бахчисарайском фонтане" - Языковский архив, вып. 1. Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский перид его жизни (1822-1829). СПб., 1913, с. 100, 118, 128 и др.). Его собственные замыслы в жанре поэмы ("Ала", "Меченосец Аран"), оставшиеся незавершенными, развивались в русле декабристского тираноборческого историзма. Характерно суждение поэта: "Еще мне нравится то, что у нас теперь один Байрон на языке, как nec plus ultra (самое высшее) в судах литературных, что всякого почитают его подражателем или желающим идти по его дороге" (там же, с. 187). Пародия на перевод Жуковского - еще одно свидетельство критического отношения Языкова к складывающейся романтической традиции. Языков сохраняет метрическую и интонационную структуру "Шильонского узника", порой заостряя ее (рифмовка конечной и начальной строк разных главок, см. границы главок 4-5, 6-7, 7-8; ср. у Жуковского границы XI-ХII и ХIII-XIV гл.). Прием, использованный Языковым - повествование высоким слогом о низменной реальности (с оттенком грубоватой фривольности),- восходит к жанру ирои-комической поэмы.
"Взгляните на меня: я сед".
Стр. 518. Сей задымившийся Валдай // Для холостых - прегорький край. - Комизм усилен тем, что Валдай традиционно воспринимался как место развращенное. Ср. в "Путешествии из Петербурга в Москву": "Сей городок достопамятен в рассуждении любовного расположе ния его жителей, а особливо женщин незамужних" - А. Н. Радищев. Полн. собр. соч. М. -Л., 1938, т. 1, с. 300. Всегдашней пылию покрыт, // Как монастырь Валдай стоит. - Ср. у Жуковского: "На лоне вод стоит Шильон" (гл. II).
Стр. 521. И после этого - живи. - 8 глава представляет наиболее близко подходящую к источнику пародию. - ср. трагическую IX главу у Жуковского.
А. С. Немзер,
А. М. Песков