• Приглашаем посетить наш сайт
    Григорьев А.А. (grigoryev.lit-info.ru)
  • Николай Михайлович Языков (биографическое описание по изданию "Стихотворения Н. М. Языкова")

    Спб, 1858

    Он был поэт: беспечными глазами
    Глядел на мир, и миру был чужой;
    Он сладостно беседовал с друзьями,

    Часть 1

    1803 - 1829

    Место и год рождение Языкова. Его воспитание и дерптская жизнь.
    Успехи его в литературе и безуспешность в университете

    решен вовсе не потому, чтобы в нем заметили особенные наклонности или способности к горному делу, но так... случайно, вероятно потому, что там уже воспитывались два его старших брата. Результат такого выбора вышел далеко не желанный: оказалось, юный питомец института к математическим наукам решительно не имел никакой охоты, а приневоливать себя не умел, и шестилетний институтский курс.... К счастью еще, он поручен был особенному наблюдению учителя русской словесности А. Д. Маркова, человека с блистательным умом, самобытным просвещением и поэтическим огнем. Почтенный Алексей Дмитриевич, любивший Языкова, как сына, прилагал все свое старание к развитию его способностей, заставлял его читать и изучать Ломоносова и Державина, и, может быть в этих-то начальных занятиях угадывая призвание своего ученика. Ласково встречал первые его опыты, нежно лелеял его поэтические стремления. Признательный наш поэт всю жизнь хранил искреннюю благодарность к своему наставнику и свято чтил его память. В 1820 году Николай Михайлович кончил курс в институте и поступил в Инженерный корпус, но для чего и почему, сказать не можем. Занятие сего последнего заведение еще менее соответствовали потребностям его души; оттого через год он вышел оттуда (1821). и на свободе предался своим любимым литературным занятиям. Они-то, вероятно, и расположили молодого Языкова к решению отправиться в Дерпт, чтобы поучиться в тамошнем университете. Снабженный рекомендательными письмами А. Ф. Воейкова — который первый из литераторов приветствовал талант его — Языков в конце 1822 г. прибыл в Дерпт, и стал посещать университетские лекции.

    Здесь, в кругу сверстников-товарищей по душе, началась собственно и развивалась поэтическая деятельность Языкова. На студенческие пирушки и беседы поэт являлся с своими песнями; дружные товарищи хором пели их с одушевлением, — даже ныне, спустя слишком тридцать лет, оставшиеся из них помнят наизусть удалые его стихотворение и любят повторять их с особенным удовольствием: так для меня останется навсегда памятным тот вечер прошлой зимы, когда один из товарищей Языкова, Вульф посетивший меня, читал с увлечением многие из его пьес, — припоминая случаи их сочинения— и между прочим следующую, мне неизвестную ни по рукописным, ни по печатным собраниям стихотворений Языкова:

    Всему человечеству
    Заздравный стакан.
    Два полных — отечеству

    Свободе божественной,
    Лелеющей нас,
    Кругом и торжественно
    По троице в раз!

    Н миру наук ,
    И буйности радостной ,
    И удали рук,
    Труду и безделию,

    Вину и веселию
    Четыре да пять!
    Очам возмутительным
    И персям живым,

    Красоткам лихим.
    С природою пылкою
    С дешевой красой,
    Последней бутылкою

    Кружится, склоняется
    Моя голова,
    Но дух возвышается
    Но громки слова!

    Разнежился я:
    Стучите стаканами
    И пойте, друзья!

    —изредка родину. При самом первом появлении они были замечены и отличены Жуковским и Пушкиным по их бойкой силе, яркой живописи и юношескому разгулу. Славные поэты почтили молодого певца лестным, радушным приветом; особенно Пушкин высоко ценил талант Языкова, и еще в 1824 году желал с ним лично познакомиться, как видно из этого неизданного стихотворения:


    Приезжай сюда зимой,
    Да Языкова поэта привози ко мне с собой,

    Пострелять из пистолета.

    (Не михайловский приказчик)

    Что? бутылок полный ящик.
    Запируем уж, молчи!
    — жизнь Анахорета!

    А в Михайловском до света,
    Дни любви посвящены;
    Ночью царствуют стаканы;

    То мертвецки влюблены.

    Впрочем личное знакомство поэтов тогда не состоялось, а почему-то отсрочилось до 1826 года. В этом году Языков целое лето гостил у Пушкина в Тригорском. Время, проведенное в обществе Пушкина, искренно воспето им в замечательном стихотворении «Тригорское», и всю жизнь было самым светлым и отрадным его воспоминанием. «Я вопрошал, пишет Языков к Вульфу в 1827 г. от 17 февраля, совесть мою и внимал ответам её — и не нахожу во всей моей жизни ничего подобного красотою нравственною и физическою, ничего приятнейшего и достойнейшего сиять золотыми буквами на доске памяти моего сердца — нежели лето 1826 года!» Через 20 лет (1846 г.) он с таким увлечением воспомянул Тригорское: «Вези, писал он тому же Вульфу (17 сент. 1846), вези мой поклон и почтение в Тригорское всем и каждому, кто меня помнит, и всем местам, кои я помню о сю пору и никогда не забуду.»

    В короткое время имя Языкова, как поэта, стало общеизвестно: стихи его с увлечением читала образованная публика, а в особенности восхищалась ими молодежь. Блестящи были успехи Языкова в обществе, как поэта, — но далеко не таковы были успехи его в университете, как студента. Для университета он работал неусидчиво, а так порывами, по временам: не мог — выражусь его собственными словами — впиться в занятия сухие, скучные, прозаические, но необходимые, даже не умел совладать с методическими серьёзными приготовлениями к экзамену. «В моем положении внешнем и внутреннем, — откровенно сознавался он Вульфу — все идет прежним порядком или, вернее, беспорядком: приготовление к экзамену можно признаться, не начались, потому что мне совестно назвать сим почтенным именем обыкновенное чтение, справки и выправки учебные — без системы, как в голову придет, без цели близкой». — Год за год, а приготовление к экзамену не подвигались вперед; кончилось тем, что он так и не приготовился к нему в течении целых шести лет, и в конце 1829 года оставил Дерпт студентом бездипломным.

    Жизнь в Москве и деревне. Определение на службу и отставка. Намерение основаться на постоянное житье в деревне. препятствие — болезнь. её усиление и продолжительность. Лечение за границей. Возвращение в Москву. Новая болезнь. Кончина. День и место погребения. Значение его в литературе.

    Из Дерпта Языков переехал жить в Москву; с 1829 по 1832 год прожил в ней безвыездно. Цветущий здоровьем и красотой, с независимым состоянием, он жил в Москве чрезвычайно уединенно: безвыходно, даже безвыездно сидел дома и в полной власти собственного своего произвола. В эту пору он решился поступить на службу: 12 сентября, 1831 года, состоялось его определение в Межевую Канцелярию. Служба однако не заняла и не завлекла его: почти при самом вступлении в должность, он стал смотреть на нее, как на помеху его занятию, которое шутливо между друзьями называл стихописаньем. Такой взгляд на службу скоро перешел в убеждение, а убеждение не замедлило перейти в дело: 18 ноября, 1833 г., видим Языкова уже уволенным от службы по прошению в чине коллежского регистратора. Главным побуждением к такому поспешному выходу из службы было сильное, решительное желание Языкова навсегда поселиться в деревне, усесться на одном месте, чтобы вполне и свободно предаться своим любимым занятиям: по его понятию, кочевая жизнь не благоприятствует поэтической деятельности в России; по его убеждениям, необходимо иметь оседлость, быт уединенно-поэтический и много другого, чтобы муза его вовсе предалась своей милой страсти, принесла плоды многие, и прославилась славно. Этому благородному плану однако не суждено было исполниться: болезнь, открывшаяся в 1831 году слабыми, незначительными припадками, в 1833 г. начала усиливаться довольно значительно; боли от солитера, расстройства спинной кости и печени увеличились уже до того, что нужно было серьёзно подумать о лечении; и постоянная жизнь в деревне оказывалась несбыточной мечтой. Для облегчение страданий он нашелся вынужденным бывать часто в Москве, съездить в Пензу к славившемуся там гомеопату Петерсону. Во дни облегчение от недуга, Языков брался за свое дело, замышлял большие труды; деятельно участвовал в Московском Наблюдателе, на страницах которого помещено между прочим и его возвышенное послание к Д. В. Давыдову. В эту пору, именно в 1836 году, он льстил себе надеждой на продолжительную деятельность: «да, я опять расписался, — говорил он своему товарищу Вульфу, и теперь кажется надолго, принимаюсь и за большие труды, полно мне, так сказать, мелочничать. Впрочем, да не смущается сердце твое — послания у меня всегда будут писаться — только что они будут уже незначительны—вот главное! Теперь жизнь моя чрезвычайно благоприятна стихописанию: уединенная, как нельзя больше, тихая, привольная и сельская — и хвала за то провидению, хозяйство мое так хорошо устроено и так долго шло хорошо, что я совершенно независимо могу предаваться любви своей.» Так думал и располагал в душе Языков в апреле 1836 года, но не так случилось на деле: коренная постоянная болезнь его еще более стала усиливаться, и осенью 1837 г. к ней присоединилась новая — сильная простуда, от которой он пролежал на одре болезни до мая 1838. С трудом перевезли его в Москву, где медики присоветовали ему путешествие в Мариенбад. Оправившись от простуды, Языков в августе выехал из Москвы на мариенбадские воды. Там пробыл он почти два месяца, пил брун, купался в воде и грязях, но все без пользы; по окончании курса, отправился в Ганау к знаменитому доктору Копу. Коп обещал поставить его на ноги и сделать молодцом к осени 1839 года; но как и на сколько оправдались смелые, утешительные обещание добродушного врача, тому лучшим доказательством служит вся заграничная пятилетняя жизнь Языкова, проведенная, по его же словам, под ферулою медицины, полная тягостными переездами от одного места к другому, томительными пережиданиями и отдыхами от одного лекарства до другого. За границей, состояние здоровья его порою было таково, что он не мог порядочно пройти по комнате, взойти на лестницу без провожатого, прочесть страницы и написать пяти строк, не почувствовавши одышки; но были дни, хотя и редко, когда болезнь уступала искусным усилиям врача и благому действию целебных вод: в такие счастливые дни тоскующий по родине поэт охотно принимался за стихи. К этому периоду жизни относится замечательная его пьеса «к Рейну» и несколько элегий, из которых в одной ясно высказалась поколебавшаяся его надежда на выздоровление от заграничного лечения:

    «Бог весть, не втуне ли скитался,
    В чужих странах я много лет!

    Мне утешенья нет как нет!

    Назад, в отеческий мой дом,
    Спешу как птица в куст укромный
    »

    наблюдению своего старого дерптского товарища, профессора Иноземцева. Искусство знаменитого московского врача с трудом поддерживало разрушавшееся здоровье поэта, который услаждал горечь своих страданий религиозными размышлениями, чтением священного писания и отечественной истории, беседами с близкими и друзьями. Плодом этих дум, занятий и бесед остались несколько посланий и прекрасные религиозные стихотворение «Землетрясение и Сампсон»

    В половине декабря 1846 года Языков простудился; к застаревшей 15-летней болезни присоединилась горячка. Он счел ее за предзнаменование своей близкой смерти. Напрасно друзья старались разуверить его в таком печальном убеждении; он был непоколебим, и серьёзно стал готовиться к смерти: пригласил священника совершить последний долг христианина, сделал нужные, похоронные распоряжения, назначил даже кого пригласить на свои похороны, и заказал блюда для похоронного обеда.

    26 декабря к общему прискорбию оправдалось грустное его предчувствие смерти; в шестом часу вечера Языкова не стало: он скончался тихо и незаметно для его окружающих. 30 декабря, родные, друзья и почитатели похоронили его в Даниловом Монастыре между могилами двух памятных наших людей — Венелина и Валуева.

    На память об Языкове остались для нас его стихотворения, из которых многие (Две картины, Ливония, Вечер, Пловец, Чужбина, Землетрясение, Сампсон, Подражание псалму XIV, Жар-Птица и др.) блещут истинной красотой, исполнены художественности, за которые он, как самобытный талант, займет по праву видное и почетное место в ряду литературных деятелей пушкинского периода, и с которыми имя его будет всегда жить в истории нашей словесности. Печатавшиеся при жизни поэта то в периодических изданиях, то отдельными книгами, они не раз были предметом и восторженных, превыспренних похвал, и едких, саркастических порицании; ныне, издаваемые вполне, почти 11 лет спустя после смерти автора, они, конечно, найдут суд более беспристрастный и справедливый; предохранят ценителей-читателей и от чрезмерной выспренности льстивых похвал и от желчи беспощадных порицаний.

    «Жар-Птица», «О пастухе и диком вепре», «Отрок Вячко», «Сержант Сурмин»,«Странный случай», «Встреча Нового года», все остальные пьесы принадлежат роду лирическому; следовательно на суд публики Языков предстает, как поэт лирический.

    Что же и как пел Языков в своих лирических песнях? — На эти вопросы, думаем, всего лучше отвечать его же собственными словами. Языков сам называл себя голосистым певцом пиров, хмеля, прелести сует, пивцом вина, дружбы, прохлад и шалостей любви нескромной: действительно, больше всего и чаще всего он воспевал счастливыми стихами харит, вино, дружбу и покой. Стало быть, поэзия юности была вдохновительницей его песен, была главным мотивом его стихотворений; такой строй лиры слышится особенно в пьесах дерптского периода жизни поэта. Отсюда понятно, почему между его стихотворениями в таком обилии встречаются песни анакреонтические и дружественные послания. Но сколько бойкости, живости, силы и разгула блещет в его стихотворениях! Какою теплотой, искренностью проникнуты его послания, и как часто в них, кроме своих личных отношений к друзьям. поэт умеет высказать нам многое, что составляет не уединенный, исключительный интерес кружка, но интерес общий, важный для всех и каждого! Но этой ли одной сферой ограничивалась поэтическая деятельность Языкова? Конечно нет. С переселения из Дерпта в Москву, во время его странствий по целебным водам, в годы тяжких страданий от сокрушительного недуга, разгульный строй его лиры нередко менялся на важный и торжественный; вместо игривых, разудалых песенок слышались спокойные, величавые и благоговейные песнопения отчизне и религии. И эти патриотические и религиозные песнопения ближе знакомят нас со всею силой могучего таланта Языкова, и невольно заставляют грустить о его ранней смерти. Каким могучим словом поэт делился в них своими священными думами (Сампсон, Землетрясение, подражание псалмам и др.)! К сожалению, количество стихотворений в этом роде слишком незначительно; они составляют самую малую их часть: оттого в глазах ценителей много проигрывает поэтическая деятельность Языкова, по преимуществу сосредоточенная в пьесах анакреонтических и дружеских посланиях. Ограничиваясь такою неширокой областью, поэзия Языкова не представляет нам роскошного богатства и пленительного разнообразия в своем содержании: это — её существенный недостаток. За то, внешняя сторона её — стих, полный неподдельной красоты, составляет гордость музы Языкова. Гармония, сила, музыка стихов слышится всюду в его творениях: это признают за ним все единогласно, даже порицатели его. Чтобы ни избрал предметом своего стихотворение — разгульную ли пирушку, картину ли природы, историческое событие или священную былину, — Языков везде является чудным мастером стиха и великим художником слова. «И недаром,—заключим справедливыми словами Гоголя,— пришлось ему имя Языков. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью. Откуда не начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно и заключит так, что остановишься пораженный.»

    Раздел сайта: