И тем не менее поэт-волжанин, уже более года воспевавший в стихах свою знакомую по Дерпту Александру Андреевну Воейкову /родственницу В. А. Жуковского и супругу бывшего дерптского профессора, ныне издателя столичного журнала «Новости литературы», где печатались и Языков, и Баратынский, А. Ф. Воейкова/, выкроил время, чтобы навестить ее. Николай Языков знал, что у Александры Андреевны, хозяйки одного из лучших литературных салонов, он встретит интересных для него людей. И не ошибся: на этот раз здесь он познакомился с братом Александра Пушкина - Львом и Евгением Абрамовичем Баратынским, унтер-офицером, служившим в Финляндии и проводившим свой отпуск в столице.
Об этом знакомстве поэт упомянул в письме к родным в Симбирск, но без комментариев о своих впечатлениях. А вот через полгода, на обратном пути в Дерпт, Николай Языков, убедившийся в Петербурге в том, что Лев Пушкин и Баратынский все еще играют роль поклонников Воейковой и как будто пользуются ее благосклонностью, заявил в письме к брату Александру: «Это мне не понятно и не нравится: я их обоих знаю лично».
Современный биограф Е. А. Баратынского литератор А. М. Песков после этой цитаты дает свой комментарий по поводу отношений поэтов к А. А. Воейковой: «И Баратынский был влюблен в нее - однако совсем не так, как сгоравший в пламени страсти Языков, не так, как ловко любезный Левушка Пушкин, не так, как добрый Александр Иванович /Тургенев. -Ж. Т./- Он любил в ней прототип своей будущей подруги...»
Оставляя на совести автора это ни на чем не основанное суждение, замечу, что Языков никогда не «сгорал в пламени страсти» к жене бывшего дерптского профессора и матери двоих детей. Она была для него достойным образцом для возвышенной любовной лирики. Что касается Баратынского, то он, получив офицерский чин прапорщика, уже в июне 1826 года женится на 19-летней Анастасии Энгельгарт и станет образцовым семьянином.
Пути-дороги Языкова и Баратынского вновь скрестятся уже в Москве, в близком для них обоих доме Елагиных-Киреевских, осенью 1830 года. И с сей поры, можно сказать, начались тесные многосторонние дружеские отношения между этими выдающимися поэтами. О доверительном их характере можно судить по переписке Н. Языкова, его родных и знакомых. «Пушкин ускакал в Питер печатать «Годунова», - пишет поэт 23 июля 1830 года брату Александру в Симбирск. -Свадьба его будет в сентябре... Здесь теперь Баратынский: он написал роман в стихах под заглавием «Цыганка». «Посылаю список новой поэмы Баратынского, - сообщает Николай Языков 4 октября 1830 года родным в Симбирск. - Она вам понравится -есть много истинно прекрасного. Пушкин находится теперь в Нижнем».
В разгар приготовлений Пушкина к своему бракосочетанию из Петербурга пришло трагическое известие о скоропостижной кончине Антона Дельвига. Тризну по нему правили 27 января 1831 года в «Яре» его ближайшие друзья: А. Пушкин, Е. Баратынский, Н. Языков и П. Вяземский. А через три недели Александр Сергеевич устроил на только что отделанной своей квартире на Арбате мальчишник — прощание с холостяцкой жизнью, на котором присутствовали особо близкие люди: брат Лев Сергеевич, П. Нащокин, Н. Языков, Е. Баратынский, Д. Давыдов, П. Вяземский.
Весной этого памятного года здоровье Николая Языкова сильно пошатнулось, и по приглашению Елагиных-Киреевских он провел летние месяцы на их подмосковной даче в Ильинском, где вместе с Петром Киреевским с увлечением занялся сбором и записью русских народных песен, а также подготовкой издания нового журнала «Европеец». А по возвращении в Москву, с учетом опыта Баратынского, Николай Михайлович поступил служить на его место в Межевую канцелярию, возглавлявшуюся сенатором И. Б. Гермесом, чтобы дослужиться до коллежского регистратора /низшего чина в табели о рангах/, ибо значиться студентом или канцеляристом в документах было неудобно, а зубрежкой заниматься для сдачи университетского экзамена не хотелось.
Когда эта весть дошла до Евгения Баратынского, проживавшего в имении жены Каймары /под Казанью/, он дружески и доверительно пишет в Москву Николаю Языкову: «Заняв мое место у Гермеса, ты обязан вполне заменить меня. Я служил два года с отличной ревностью, за что и удостоился повышения в чине. Расспроси Киреевского о моих служебных подвигах: я уверен, что это воспламенит тебя благородным соревнованием. Кажется, бог поэтов ныне не Аполлон, а Гермес: кроме тебя и меня, служил у него когда-то Вяземский. Что ты поделываешь?.. Пришли, что напишешь, это разбудит во мне вдохновение».
Николай Михайлович расспросил и в письме к старшему брату Петру от 23 сентября с иронией поведал о месте своего служения: «Баратынский сидел на нем дома с честию: дослужился до 14 класса - и вышел вон! То-то счастие - отдыхать в сладкой уверенности, что ты заплатил свой долг отечеству... и пользуешься бездейственностью уже по праву!»
серьезностью. И каким глубоким уважением пронизано его послание от 21 ноября 1831 года к Ивану Киреевскому, использовавшему свою службу в Московском архиве коллегии иностранных дел для разысканий новых документов по истории допетровской Руси и популяризации их в печати:
Живи и действуй православно
Во славу родины своей:
Ты взор и ум трудолюбивый
В дела минувшие вперишь,
И старину разговоришь,
И дашь нам вести не чужие
И думы верные о ней:
Да чисто русская Россия
Иди, трудись - и дай мне руку!
Евгений Баратынский, зимой проживавший в Казани, пристально следил за всеми новинкам дорогого ему языковского пера и в каждом письме к Ивану Киреевскому просил доставлять их ему. И, не в последнюю очередь от прочтения процитированного послания, он в январском i письме 1832 года признался И. В. Киреевскому: «Языков расшевелил меня своим посланием. Оно ; прелесть. Такая ясная грусть, такое грациозное добродушие! Такая свежая чувствительность! Как цветущая его муза превосходит все наши бледные и хилые!»
По примеру Языкова Баратынский близко принимает к сердцу создание Иваном Киреевским нового московского журнала «Европеец».
Узнав, что Николая Языкова постигло такое несчастье, как смерть в Симбирске любимой матушки, Евгений Абрамович в письмах неоднократно высказывает теплые пожелания быть деятельным и уверения в преданности дружбе между ними. Драгоценным свидетельством искренности чувств Баратынского стало послание, адресованное Языкову, но присланное И. Киреевскому для публикации в журнале «Европеец»:
Певец роскошный и лихой!
По воле случая слепого
Я познакомился с тобой
В те осмотрительные лета,
Нужна здоровью моему,
Когда и тошный опыт света
Меня наставил кой-чему.
Но я люблю восторг удалый,
Ты в цвете жизни, ты здоров...
Николай Михайлович был очень тронут и прислал ответное послание. Оно, по словам Баратынского, внушило ему новые строки похвалы творениям юного Языкова и призыв к поэту, чтобы его муза поскорее предстала в достойном блеске миру:
Наперснице души твоей
Дай диадему и порфиру;
Да изумит своей красой!
В прозаической приписке к этим строкам Евгений Абрамович с благодарностью снова признается Языкову: "Только твои стихи расшевеливают мне душу. Твои студенческие элегии дойдут до потомства, но ты прав, что хочешь избрать другую дорогу. С возмужалостью поэта должна мужать его поэзия, без того не будет истины и настоящего вдохновения... Прощай, мой милый Языков. Я люблю тебя от всей души».
В феврале 1832 года в статье И. Киреевского «Девятнадцатый век», опубликованной во втором номере «Европейца», правительство усмотрело требование Конституции в России, и журнал был закрыт. Когда известие это достигло Казани, Баратынский 14 марта в отчаянии написал И. Киреевскому: «От запрещения твоего журнала не могу опомниться... Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным... Будем мыслить в молчании и оставим литературное поприще. Будем писать, не печатая. Может быть, придет бла-гопоспешное время».
Разочарование и озлобление охватило и Языкова, который вскоре после получения Киреевским письма Баратынского оставляет службу в Межевой канцелярии /время от времени там все-таки приходилось появляться в чиновной форме одежды/ и отправляется в родное Языкове Пребывание на родной природе несколько улучшило его настроение, но и он, подобно Евгению Абрамовичу, едва не махнул рукой на служение словесности...
вечер с дорогим гостем, проводил его 8 сентября в Симбирск, в гости к Языкову...
Нетрудно догадаться, какое место в беседах в селе Языково занял Баратынский. О нем же братьям Языковым сообщал в своих письмах и Денис Давыдов. В письме из симбирского имения Верхняя Маза от 3 октября 1833 года он сообщал, что Пушкин и Баратынский отыскивали в Казани «сведения о Пугачеве», которые, мол, нужны им «для сочинения какого-нибудь романа...» Поэт-партизан, будучи связанным с Баратынским семейственными узами, довольно тесно общался с ним во время наездов в первопрестольную и как бы выполнял роль связного между Баратынским и Языковыми. «Посылаю вам что-то вдохновенное, но недостаточно обделанное,- говорилось в его письме из Пензы от 16 февраля 1834 года к братьям Языковым, - скажите ваше мнение... Я о том же писал и к Баратынскому. Кстати, о Баратынском. Я на днях и от него получил письмо - он препоручает мне вам кланяться. Вот слова его: «Вы переписываетесь с Языковым; поклонитесь ему от меня. Дай бог здоровья ему и его музе. Он поэт в душе. У нас не умеют его ценить; но когда гнилая наша поэзия еще будет гнилее и будет пахнуть мертвечиной, мы почувствуем все достоинство его бессмертной свежести». «Баратынский купил себе маленькую подмосковную /имение Мураново. - Ж. Т./, где совсем обосновался и будет приезжать на зиму в Москву», - сообщил Давыдов Языкову 16 июня 1834 года. А вот характерная деталь из письма Д. Давыдова А. Пушкину из Москвы от 2 марта 1835 года: «Я сегодня еду в мои степи. Баратынский хочет пристать к нам /к изданию журнала «Современник». - Ж. Т./, это не худо. Языков верно будет нашим».
Денис Васильевич отлично знал своих друзей: действительно, и Баратынский, и Языков внесут свою лепту в «Современник» при жизни Пушкина. Находясь вдалеке друг от друга /в Москве и Симбирске/, они глубоко скорбели в связи с гибелью Александра Сергеевича, не скрывали своей ненависти к истинным виновникам этого поистине общенародного бедствия, сохранили до конца дней своих верность благородным пушкинским принципам и заветам «родни по вдохновению».
Прекрасным памятником братских отношений между Языстраниц «Московского наблюда теля» в апреле 1836 года. Как бь забыв о недугах, терзавших егс собственную плоть, Николай Ми хайлович в начале с грустью от метил, что в последнее время Баратынский «покинул лиру». Затеи, с присущей ему искренностью ссылаясь на собственный опыт призвал друга бежать от светских наслаждений и городских забав превратностей и смут в тишь и глушь, в приволье вдохновений: Беги же ты в свои родимые долины, На свежие луга поемных берегов, Под тень густых ветвей, где трели соловьины И лепетание ручьев! Свобода и покой - хранители поэта Дадут твоей душе и бодрость, и простор, И вдохновением, как было в премии лета, Светло заискрится твой взор. И лиру ты возьмешь: проснется, золотая, И снова запоет о жизни и любви. И звуки полетят, красуясь и играя, Живые, чистые твои! Не медли, друг и брат! Судьбу твою решила поэзия. О! Будь же верен ей всегда. Она одна тебе прибежище и сила, Она твой крест, твоя звезда! И что же на земле и сладостней, и краше? Дай руку мне! Восстань с возвышенным челом И ради наших муз, и ради дружбы нашей Явись на поприще твоем! Явись и торжествуй - и славою своею Обрадуй вновь Парнас и оживи меня! Да новый хор певцов исчезнет перед нею, Как снег перед лицом огня!
Реальная жизнь и его самого, и Баратынского складывалась намного сложнее и труднее, чем это представлялось автору этих оптимистичных строк. Николаю Михайловичу пришлось месяцами находиться в Москве на постельном режиме, пока врачи не настояли в 1838 году на поездке за границу для лечения грязями и водами. Но и из своего далека он интересовался жизнью и творчеством Евгения Абрамовича. Так, 2 апреля 1840 года из Ниццы он писал В. А. Елагину: «Радуюсь, что Баратынский и Хомяков не оставляют лир своих: не то бы наш Парнас двинулся, как обоз, в котором тысячи немощных калек. Где теперь Баратынский? Если в Москве, то кланяйтесь ему от меня: ведь он, кажется, ездил в Крым?»
Так уж случилось, что месяц спустя, осенью, Евгений Абрамович с женой и тремя старшими детьми /четверо младших остались дома/ отправился через Германию в Париж, чтобы познакомиться с тамошней общественной и культурной жизнью. Перезимовав в столице Франции, Баратынские в апреле 1844 года прибыли в Неаполь. Однако двухмесячное пребывание в прекрасном городе итальянского Средиземноморья окончилось трагически: сердце Евгения Абрамовича не выдержало нервного напряжения, вызванного болезнью жены, и 29 июня на 45 году жизни поэт скончался от очередного приступа.
12 августа Николай Языков сообщает брату Александру в Симбирск: «Горестное известие! Из Петербурга пишут, что Баратынский умер в Неаполе.. Горестная судьба талантов в России! - все они губятся как-то не е свое время, до времени и бог знает как!» К счастью, судьба творческого наследия и Евгения Баратынского, и самого Николая Языкова, скончавшегося на 44-м году жизни, сложилась блистательно: оно стало частью сокровищницы культуры России.